Немного позже, когда он просматривал почту, в кухню вошла Танзи:

– Давай еще раз сходим в магазин?

Он даже не посмотрел на нее. Он пытался решить, вскрывать официальное письмо, адресованное миссис Д. Томас, или нет.

– Мы только что ходили в магазин.

– Тогда можно я схожу сама?

Он поднял взгляд и несколько удивился. Танзи что-то навертела на голове – приподняла волосы сбоку кучей блестящих заколок. Она была сама на себя не похожа.

– Я хочу купить маме открытку, – пояснила она. – Чтобы немного ее подбодрить.

Никки был совершенно уверен, что открытка не поможет.

– Нарисуй открытку сама, малявка. Сэкономишь.

– Я всегда рисую открытки сама. Иногда приятно получить магазинную.

Никки изучал ее лицо:

– Ты что, накрасилась?

– Всего лишь немного помады.

– Джесс не позволила бы тебе красить губы. Сотри.

– Сюзи красит губы.

– Для Джесс это не аргумент. Вот что, малявка, сотри помаду, а я научу тебя краситься как следует, когда ты вернешься.

Танзи сняла куртку с крючка и ушла. Мама с девяти лет отпускала ее одну в магазин.

– Я сотру по дороге! – крикнула она через плечо.

– Возьми с собой Нормана! – крикнул Никки.

Затем он приготовил чашку кофе и отнес наверх. Пора позаботиться о Джесс. Мысленно повторяя эти слова, Никки чувствовал себя непривычно взрослым. Пора позаботиться о Джесс.

В комнате было темно. И хотя было почти три часа дня, Джесс даже не удосужилась раздвинуть занавески.

– Поставь рядом, – пробормотала она.

В комнате пахло немытым телом и затхлостью.

– Дождь прекратился.

– Хорошо.

– Джесс, хватит лежать. – (Она ничего не сказала.) – Правда. Тебе надо встать. Здесь начинает вонять.

– Я устала, Никки. Мне просто нужно… отдохнуть.

– Тебе не нужно отдыхать. Ты… ты наш домашний заяц-энерджайзер.

– Пожалуйста, милый.

– Я не понимаю, Джесс. Что происходит?

Она медленно повернулась и оперлась на локоть. Пес внизу начал лаять, настойчиво, взахлеб. Джесс потерла глаза:

– Где Танзи?

– В магазине.

– Она поела?

– Да. Но в основном хлопья. Я не умею готовить ничего сложнее рыбных палочек, а ее от них тошнит.

Джесс посмотрела на Никки, затем на окно, как бы что-то взвешивая. И сказала:

– Он не вернется.

Ее лицо сморщилось.

Пес оглушительно лаял – вот кретин! Никки пытался сосредоточиться на словах Джесс.

– Правда? Никогда?

По ее щеке скатилась большая слеза. Она смахнула ее ладонью и покачала головой:

– Знаешь, что самое смешное, Никки? Я правда забыла. Совсем забыла, что натворила. Я была так счастлива во время поездки, как будто все, что было прежде, случилось с кем-то другим. Чертов пес!

Она несла какую-то пургу. Может, она и правда больна?

– Позвони ему.

– Я пыталась. Он не берет трубку.

– Сходить за ним?

Он сразу пожалел о своем предложении. Конечно, мистер Николс ему нравился, но кому, как не Никки, знать, что нельзя заставить человека остаться с тобой. Нет смысла цепляться за того, кто тебя не хочет.

Возможно, Джесс призналась ему, потому что больше некому было признаться.

– Я люблю его, Никки. Я знаю, это звучит глупо после такого короткого знакомства, но я люблю его.

Ее слова стали для Никки настоящим потрясением. Столько чувств в одной вспышке! Но впервые в жизни ему не захотелось сбежать. Никки сел на кровать, наклонился и обнял Джесс, хотя все еще испытывал неловкость при физическом контакте. И она показалась ему совсем маленькой, хотя он привык считать ее больше себя. Джесс положила голову ему на плечо, и Никки стало очень, очень грустно, потому что впервые в жизни ему хотелось что-то сказать, но он не знал что.

И в этот миг лай Нормана стал истеричным. Как в тот раз, когда он увидел коров в Шотландии. Никки растерянно отстранился.

– Похоже, он сходит с ума.

– Чертов пес. Это наверняка чихуахуа из пятьдесят шестого. – Джесс хлюпнула носом и вытерла глаза. – Уверена, она специально его дразнит.

Никки встал с кровати и подошел к окну. Норман истерично лаял в саду, просунув голову в щель в заборе, где дерево прогнило и две доски наполовину оторвались. Через пару секунд Никки понял, что Норман сам не свой. Пес, ощетинившись, приплясывал на задних лапах. Никки раздвинул занавески пошире и увидел на другой стороне дороги Танзи. Два Фишера и незнакомый парень прижимали ее к стене. Пока Никки наблюдал, один из них схватил ее за куртку, и она попыталась стряхнуть его руку.

– Эй! Эй! – крикнул Никки, но они не услышали. С бешено колотящимся сердцем Никки сражался с подъемным окном, но оно даже не шелохнулось. Он заколотил по стеклу, пытаясь заставить их прекратить. – Эй! Вот дерьмо! ЭЙ!

– Что? – Джесс повернулась в постели.

– Фишеры.

Они услышали пронзительный визг Танзи. Когда Джесс вскочила с кровати, Норман замер на долю секунды и бросился всем телом на самый слабый участок забора. Он проломил его, словно живой таран, взметнув в воздух деревянные щепки. И помчался на голос Танзи. Никки увидел, как Фишеры повернулись и у них отвисли челюсти при виде несущейся на них огромной черной ракеты. Раздался скрежет тормозов, неожиданно громкий глухой стук, причитания Джесс: «О боже, о боже», и наступила тишина, которая, казалось, никогда не закончится.

29. Танзи

Танзи просидела в своей комнате почти час, пытаясь нарисовать маме открытку. Она не знала, что нарисовать. Похоже, мама больна, но Никки сказал, что на самом деле она не больна, не так, как был болен мистер Николс, так что пожелание скорейшего выздоровления не годится. Написать «Не переживай»? Но это похоже на приказ. Или даже упрек. Танзи собралась написать просто «Я люблю тебя», но это нужно писать красными буквами, а у нее кончились все красные фломастеры. И тогда она решила купить открытку, потому что мама всегда говорила, что папа не купил ей ни единой открытки, не считая совершенно убогой плюшевой валентинки, когда за ней ухаживал. Слово «ухаживал» вызывало у мамы приступ смеха.

Танзи просто хотелось ее подбодрить. Мама должна быть на коне, обо всем заботиться и хлопотать по дому, а не лежать в темноте, как будто на самом деле находится в миллионе миль отсюда. Это пугало Танзи. После ухода мистера Николса в доме стало странно тихо, и в ее животе свернулся тяжелый комок, словно вот-вот случится что-то плохое. Утром Танзи прокралась в мамину комнату и забралась в кровать. Мама обняла ее и поцеловала в макушку. Мамины волосы были немного сальными, на ее лице не было косметики, но Танзи все равно уткнулась в маму.

– Мама, ты заболела? – спросила она.

– Я просто устала. – У мамы был самый печальный и усталый голос на свете. – Скоро встану. Обещаю.

– Это… из-за меня?

– Что?

– Из-за того, что я больше не хочу заниматься математикой? Ты из-за этого грустишь?

Мамины глаза наполнились слезами, и Танзи показалось, что она только сделала хуже.

– Нет, Танзи. – Она притянула ее к себе. – Нет, милая. Ты и математика здесь совершенно ни при чем. Можешь не беспокоиться на этот счет.

Но мама не встала.

Так что Танзи шла по дороге с двумя фунтами пятнадцатью пенсами в кармане, которые ей выдал Никки, хотя явно считал открытку дурацкой идеей, и размышляла, что лучше: купить открытку подешевле и еще шоколадку или дешевая открытка испортит весь смысл открытки, – когда рядом остановилась машина. Танзи думала, что у нее спросят дорогу до «Бичфранта» (у нее вечно спрашивали дорогу до «Бичфранта»), но это оказался Джейсон Фишер.

– Эй ты, чокнутая! – окликнул он.

Танзи не остановилась. Его волосы торчали иглами, а глаза были похожи на узенькие щелочки, как будто он всю жизнь неодобрительно щурился.

– Я сказал «чокнутая».

Танзи старалась не смотреть на него. Ее сердце забилось сильнее. Она ускорила шаг.

Фишер проехал вперед, и Танзи подумала, может, он собирается уехать. Но он остановил машину, вразвалочку подошел и загородил дорогу. Наклонился к уху Танзи, как будто объяснял что-то полному идиоту: